Об обезьянках, которые в нас. И о мышках…

Размещено 6.07.19 в рубрике "Человек есть то, что он читает", Список для чтения, Цитата дня

Читаем Юрия Домбровского!
«Всегда он производил впечатление ярко-блестящее, праздничное, хотя многие периоды его жизни были совсем не праздничными, а материально он до конца жил весьма скромно. Знаниями он обладал энциклопедическими. Какая бы тема в области литературы, искусства, истории, философии не затрагивалась, Домбровский мог говорить по поводу её часами – с глубочайшим знанием предмета и всегда обнаруживал свою, остро оригинальную точку зрения на него».Павел Косенко

Все и всё...
"Хранителя древностей". или "Факультет ненужных вещей". А ещё лучше "Рождение мыши". Или роман "Обезьяна приходит за своим черепом". И стихи.

Мыши - маленькие грешки, которые позволяют нам оправдывать себя. Маленькие грешки, которые мы все совершаем. Нас губит не большой грех. Вот эти мышки. Это же они оправдывают все наши большие грехи. Это они позволяют нам совершать их, а потом - самое противное - убеждать себя, что всё-то мы сделали верно, а иначе никак не могли..

А с другой стороны, задохнуться можно без этих мышек.

Мы полагаем, что есть нравственный идеал, который делит мир на тех. кто поступает правильно и неправильно. А герои Домбровского будто говорят нам: нет никакого нравственного идеала. Есть в каждом из нас обезьяна в каждом из нас, которая приходит к нам за своим черепом. И мы, пуская маленьких мышек, разрешаем ей быть в нас главной.
Мы обезьяны в той степени, в какой разрешаем себе быть таковыми.

В какой степени мы разрешаем себе это?

«Обезьянья лапа повисла над Европой, а мы не видим, что уже сегодня находимся в её тени. [...] Если дело пойдёт дальше таким же темпом, то через месяц в кабинет вашего института явится за своим черепом живой питекантроп, но в руках у него будет уже не дубина, а автомат. И вот обезьяна приходит за своим черепом, а три интеллигента сидят в креслах, покуривают трубки и рассуждают о дружбе Шиллера и Гёте... О, чёрт бы подрал эту дряблую интеллигентскую душу с ее малокровной кожицей!».

«На нас семь лет поднималась эта обезьянья лапа, а мы на неё смотрели да смеялись. И просмеялись, и просмеялись [...] Да, просме-я-лись! Вот и случилось [...] обезьяна пришла за своим черепом. Только полно, за своим ли? Не за нашими ли с вами?».

«Поджигатели войны — это равнодушные, солидные, а часто даже усталые люди. Они работают энергично или вяло, медленно или быстро, веруя или — это гораздо чаще — ровно ни во что не веря, но без одержимых им ровно ничего не сделать. Им надо иметь свою Шарлотту Корде или, на худой случай, хотя бы своего Ван дер Люббе — сумасшедшего, обуреваемого всеми бесами разрушения, ненависти, страха или истеричной любви, — за торгашами-то ведь никто не пойдет, — и вот они по всему миру ищут этих несчастных, ибо безумные необходимы им, как фитиль у пороховой бочки».

Мыши
Нет, не боюсь я смертного греха,
Глухих раскатов львиного рычанья:
Жизнь для меня отыщет оправданье
И в прозе дней, и в музыке стиха.
Готов вступить я с ним в единоборство,
Хлыстом смирить его рычащий гнев -
Да переменит укрощенный лев
Звериный нрав на песье непокорство!
В иных грехах такая красота,
Что человек от них светлей и выше,
Но как пройти мне в райские врата,
Когда меня одолевают мыши?
Проступочков ничтожные штришки:
Там я смолчал, там каркнул, как ворона.
И лезут в окна старые грешки,
Лихие мыши жадного Гаттона.
Не продавал я, не искал рабов,
Но мелок был, но одевал личины...
И нет уж мне спасенья от зубов,
От лапочек, от мордочек мышиных...
О нет, не львы меня в пустыне рвут:
Я смерть приму с безумием веселым.
Мне нестерпим мышиный этот зуд
И ласковых гаденышей уколы!
Раз я не стою милости твоей,
Рази и бей! Не подниму я взора.
Но Боже мой, казня распятьем вора,
Зачем к кресту ты допустил мышей?

***

Я по лесам один блуждал,
О камни жесткий хлеб ломал.
Когда же не хватало сил,
Лопатою его рубил.
Затем лопатою рубил,
Что сам старателем служил.
Был жесток этот черный хлеб -
Высокий дар моих судеб,
И горше не было сумы
Под плоским небом Колымы.
До смерти был один прогон -
Все перепутала нелепость.
Мой враг взлетел, как будто крепость,
Своим подкопом поражен.
Убийца - я,
убитый - он,
Ложась в сугроб легко и слепо,
Лицом, ободранным, как репа,
Смущенно улыбался он.
И тишина со всех сторон,
И темнота ночного склепа.

И вот лежит в сугробах он
От стужи жесткий, ломкий, синий,
Легчайший, словно алюминий,
Несуществующий, как звон.
Лежи, нарушивший закон,
И разлетающийся в иней.
Здесь каждый прав со всех сторон
Навеки, присно и отныне!

Затем была еще пурга
В круженьи месяца и снега.
От брега до другого брега
Ходила с бубнами Яга.
Я б в бурю не прогнал врага,
Но друга я лишил ночлега.
Его наутро принесли,
Он жил до окончанья суток.
Был бред таинственен и жуток...
Мы постояли и ушли.
Лежи, случайный гость земли,
Она таких не любит шуток!

Другого друга на руках
Я нес, покуда жил, а были
Мы на краю земли, и выли
Над нами сосны в облаках.
Над нами сосны в облаках,
Как волки раненые, выли.
Друзья нас палками лупили,
Чтоб мы стояли на ногах,
Чтоб болью пересилить страх,
Чтоб ноги нас опять носили.
- Хорошие ребята были:
Шел человек, остался прах.
- Но мы молчали, как в могиле,
И нас оставили впотьмах.

Я через час стряхнул свой сон,
Пошел, - а там, в снегу, осталась
Не человек, одна усталость.
Я шел и думал: что же он?
Был человек, остался сон,
Воспоминание осталось
Да сосен дальний перезвон.
К чему жалеть такую малость?
Но возвратился и понес
Сам обмороженный до кости.
Зачем? Не знаю. На погосте
Есть незастроенный откос -
Там воронье играет в кости,
И вьюги, словно рой стрекоз,
Жужжа, садятся на погост.
Спи, разрешивший свой вопрос!
Спи, нет, не попрошусь я в гости.
Над кладбищем твоим мороз,
И нет ни жалости, ни злости
От скорбного холма до звезд.
Спи, в смерти ты нашел приют, -
Мне и такого не дают!